Как только мистер Колдуэлл отпустил ее, она и впрямь начала ставить одну ногу перед другой, сначала потихоньку, но постепенно расходилась и даже принялась бегать по сцене. Было здорово, пока ее папа не рухнул на колени, плача и крича и славя ангела Господня, который исцелил его дочку. Было в этом что-то неистовое, я бы сказала – он просто играл на публику.

И вдруг зрители обезумели, четверо или пятеро упали в проходах и начали кататься по полу, многие повставали с мест и стали что-то бормотать на непонятном языке, очень популярном среди религиозных людей. Вы бы их слышали. «Гоббл, гоббл, гоббл». Я развлекалась зрелищем, пока какая-то пожилая женщина с криком «Слышу! Слышу! Хвала Господу, я слышу!» не швырнула на сцену свой слуховой аппарат и не заехала мне по голове.

Тут уж все заголосили. Вдруг вся аудитория, переворачивая взятые папой напрокат стулья, ломанулась прямиком ко мне, крича: «Исцели меня, исцели меня!» Папа всегда говорил, что верующие опасны, и я ему верила, так что я подхватила подол своего хорового балахона и рванула прочь. Мисс Ирма Джин, видимо, тоже свихнулась, потому что вдруг начала играть «Если бы я знала, что ты придешь, я бы испекла пирог», ну и какая тут связь с религией, скажите на милость?

Не успела я добежать до туалета, меня поймали и стали дергать за одежду и тянуть за волосы, и деться мне было некуда. Кто-то сорвал с меня алмазный крест. Я звала папу, но его не было. Я толкалась и ударила пару человек и укусила человека с усохшей рукой, о чем позже пожалела. Но по-моему, меня намеревались убить. Я лежала на полу и пыталась пнуть как можно больше народу и тут увидела Джимми Сноу, который своим гипсом раздавал тумаки этим христианам налево и направо, и с ним был папа, размахивающий картонной фигурой апостола Павла.

Джимми добрался до меня первый, подхватил здоровой рукой и побежал сквозь толпу, неся меня, как футбольный мяч. Папа следовал за нами, размахивая тем, что осталось от Павла, а Билли Банди ударил одного из этих христиан по голове Библией. Мы добрались уже до выхода, и тут кто-то схватил Джимми за ногу, и он упал. Он крикнул мне – беги, убирайся отсюда, и я побежала. Хорошо, что под робой у меня были теннисные тапочки, потому что я промчалась вдоль берега мили четыре на всех парах. Я даже ни разу не оглянулась, пока не добежала до причала, где купила в кредит апельсиновый сок и шоколадку «Бэби Руфь» и заперлась в туалете ждать папу.

Прождала я, наверно, часа два-три, а какие-то рыбачки беспрестанно колошматили в дверь, пытаясь войти, но я не открыла. Откуда мне было знать, вдруг они христианки под прикрытием. Слышали бы вы, как они меня костерили. Все равно, даже если они не христианки под прикрытием, они рыбачки, которые отнимают жизнь у невинных рыб, так что могут и мужским туалетом воспользоваться. Так им и надо.

Наконец за мной приехал папа. Он сказал, что надо торопиться, потому что полиция ищет его за нарушение общественного спокойствия. Нет времени даже вещи собрать. Мы прыгнули в машину и довольно много проехали, пока я заметила, что папа весь избит и от очков осталась только половина. Вел он одной рукой и раза четыре чудом избежал аварии. В конце концов за руль пришлось сесть мне.

Мы свернули с шоссе и направились к летному полю, где был убит Клод Пистал и где ждал нас Джимми Сноу со своим самолетом. Едва свернув, мы услышали сирены. Дорожный патруль мчался прямо за нами. Папа так перепугался, что потерял оставшуюся половину очков, крутя головой, чтобы посмотреть назад.

Мы чуть не налетели на самолет Джимми, потому что папа не видел тормозов и вместо этого наступал на меня. А я не могла отвести глаз от дороги, потому что рулила. Но все же нащупала экстренный тормоз и потянула на себя, в результате чего мы оба врезались головой в стекло. Папа крикнул: «Беги что есть мочи!» – что я и сделала. Джимми подкатил самолет к нам поближе, но я должна была затащить туда папу, потому что он ничего не видел. Я подвела папу к самолету, Джимми схватил его за шкирку и втянул внутрь, и меня втянул, но патрульный успел схватить меня за ногу. Джимми вырулил самолет в поле, и моя теннисная туфля осталась в руке полицейского! Слышали бы вы, как он ругался.

– Стоять, черт бы вас побрал, стоять!

Вряд ли служителям закона положено ругаться, однако они ругаются.

Папа ныл как заведенный:

– Ну что там? Ну что там?

Жаль, он не видел того, что сделал Джимми. Он нажал на кнопку, и вдруг из хвоста самолета полетел порошок ДДТ и накрыл патрульную машину. Им пришлось затормозить, тогда Джимми развернул самолет, мотор взревел, и мы оторвались от земли. Мы пролетели до самой Флориды, до города под названием Кей-Уэст, опыляя иногда поля для развлечения.

Первое, что сделал папа, когда мы приземлились, это купил себе новые очки, а мне теннисные туфли. Я до тошноты объелась лаймового пирога.

Джимми, вернувшись домой, попросил Пичи Уигам приютить мою Феликс. И вот сижу я теперь в каком-то старом уродливом отеле в Кей-Уэст, штат Флорида.

Папа устроился киномехаником в кинотеатр, но есть и плохие новости. Позвонила мама, разъяренная донельзя. Кто-то прислал ей газету «Магнолия-Спрингз» со статьей о том, как я утонула и воскресла. Могу поспорить, этот «кто-то» – родительница Кей Боб Бенсон. По словам мамы, папа просто псих – такое святотатство удумать, и жить мне больше с ним нельзя.

Если бы эти христиане не обезумели, я бы заработала кучу денег и купила ей шубу из серебристой лисы и крокодилью сумочку. Тогда бы она небось не так злилась.

В общем, мама едет сюда, чтобы сдать меня в католическую школу-интернат в Бэй-Сент-Луисе, Миссисипи. Ну и кто теперь, спрашивается, будет писать этой девочке из Южной Америки? Кей Боб Бенсон? А может, дочери ловцов креветок? Навряд ли.

1956

22 июня 1956

Мама умерла через неделю после того, как закончился мой первый год в средней школе [72] , так что я больше не буду ходить в школу-интернат. Я теперь снова в Шелл-Бич с папой, который очень тяжело переживает ее смерть. Ведь мы даже не знали, что она больна. Я ее не слишком часто видела в последние три года, потому что на лето тоже оставалась в школе.

Последний раз мы встречались, когда она приезжала ко мне на Рождество, а я только и делала, что жаловалась и ныла, как ненавижу эту школу. Она немного похудела, но я даже не представляла, что она больна. В июне позвонила бабушка, сказала, что мама в больнице, но, пока мне удалось добраться до Виргинии, она уже умерла от рака. Никогда себе не прощу, что не поехала раньше.

На похоронах я на нее даже не посмотрела, не могла. Я знала, что в этом гробу не мама. Моя мама не может лежать в таком маленьком ящике.

Каждый раз, как звонит телефон, я думаю, что это она, и все время ловлю себя на мысли, что жду письма от нее. Не могу поверить, что ее нет.

Священник на похоронах стоял и говорил про нее всякие слова, а сам даже не был с ней знаком. Мне хотелось его убить. Я начала орать, чтобы заткнулся и отошел прочь от моей мамы, и меня вывели из церкви.

На кладбище я не пошла. Не могла смотреть, как ее закапывают в землю.

Неделю спустя я пошла на ее могилу. Там даже могильного камня не было, просто холмик, и я не уехала из Виргинии, пока ей не поставили камень. Я так и не купила ей шубу из серебристой лисы и сумочку из крокодиловой кожи. А могла бы, если бы постаралась, могла, да не постаралась. У меня остались только ее кольцо для вечеринок и фотография, которую она мне подарила, когда мне было одиннадцать.

Вот ее последнее письмо: