В следующем спектакле я снова осветитель, вот невезуха! Пьеса написана какой-то женщиной из Джексона по имени миссис Мами Кол Стэфорд и называется «Я слышала крик отчаяния из кустов бугенвиллеи». Действие происходит в Мейконе, штат Джорджия, в самый жаркий день года. Вот начало:
День был такой жаркий, что лепестки жимолости, напитанные мускусным запахом, тяжело падали в кусты гардении, издавая звук, подобный тому, с каким капли горячего меда падают в белоснежную пахту, а ленивые желтокрылые пчелы с томным жужжанием перелетали с цветка на цветок.
Ох, боже ты мой.
Это история о том, как одна старая дева боится, что унаследовала по женской линии тяжело переносимый климакс, от которого у ее матери помутился рассудок.
Про «Кошку на раскаленной крыше» написали в хатисбергском «Пресс-регистер», но меня не упомянули. В обзоре говорится, что люди слышали, как миссис Нэнни С. Тисли, мать директора, несколько раз громко смеялась в драматичных сценах пьесы.
9 апреля 1958
Сегодня после школы заглянула в папин бар, а там сидит Лем Уоткинс. Он уже восемь месяцев как в армии, и сейчас его на два года отправляют в Германию. Услышав, что папа управляет баром в Хатисберге, он решил приехать меня повидать. Мы посидели, и после нескольких стаканов пива Лем рассказал, что произошло. Решил, что я должна знать: Пикл забеременела не от Мастарда Смута.
Однажды в субботу Пикл была дома одна, гладила белье, тут вернулся ее отец с очередного сборища Совета белых граждан и начал орать, обвиняя ее в том, что она занимается сексом с Мастардом. Потом стал бить ее, обзывать, после чего заволок в чулан и изнасиловал. Когда Лем вернулся и нашел ее всю избитую и в крови, он взял ружье и пошел искать отца, чтобы убить. Но не нашел. Они рассказали миссис Уоткинс, что произошло, но она не поверила, заявила, что если это правда, значит, Пикл сама его спровоцировала. Когда Пикл поняла, что беременна, Мастард на ней женился. Лем же решил уйти из дома, поскольку понял: если он когда-нибудь увидит отца, то наверняка убьет. Тут он заплакал и взял с меня клятву никогда не говорить Пикл, что он мне об этом рассказал, потому что ей очень стыдно. Недавно он услышал, что его ублюдок отец вернулся и каждый вечер молится перед сном.
И все это время я думала только о себе и о том, как Пикл меня бросила. Она прошла через настоящий ад в одиночку. Что же я за подруга такая, если она не решилась со мной поделиться? Наверно, я слишком много разглагольствовала, как мы с ней поедем в Нью-Йорк, и она побоялась меня разочаровать. Во мне нет ненависти к мистеру Уоткинсу. То, что я к нему чувствую, гораздо глубже. Почему такие, как он, живут и здравствуют, а такие, как моя мама, которая в жизни никого не обидела, должны умирать? Завтра поеду к Пикл.
11 апреля 1958
Я села на автобус до Магнолия-Спрингз и сошла у пекарни. По всему городу я спрашивала, не знает ли кто-нибудь, где живет Пикл. Продавщица в аптеке сказала, что вроде бы она работает на картофельном складе. Прихожу туда, какая-то пожилая женщина говорит, что девушка по имени Пикл Смут работает в ангаре № 3. Пока шла, вспоминала, как мы с Пикл всегда смеялись над теми, кто работает на картофельном складе.
Я увидела ее первой. Она сортировала картошку, и сердце у меня забилось так, что я чуть не сбежала. Я позвала:
– Пикл!
Она долго на меня смотрела, а потом сказала так, будто ничего удивительного не произошло:
– А, привет, подружка, ты что здесь делаешь?
Я объяснила, что просто приехала на денек и подумала, хорошо бы ее найти и поздороваться.
Она попросила подождать минутку, она только скажет кому-то там, что сделает перерыв. На вопрос «Как поживаешь?» она ответила: «Да все вроде нормально», Мастард работает у отца на ферме, а у нее чудный маленький сынишка, которого назвали Лем. Я рассказывала о театре, а сама все смотрела и смотрела на нее. Она казалась постаревшей и замотанной, а глаза… Глаза стали совсем другими.
Довольно скоро темы для разговора у нас закончились, мы обе не знали, что сказать. Наконец она вздохнула:
– Ну ладно, я, наверно, пойду работать. – Потом спрашивает: – Слушай, подружка, а ты по-прежнему намерена остаться старой девой?
– Как-то не думала.
– А то, может, сходишь как-нибудь замуж-то.
Когда она уже уходила, я спросила:
– Пикл, а как твои фотографии?
Она поглядела на меня непонимающе:
– Фотографии?
– Ну помнишь, ты фотографировала?
– А, вот ты о чем. Это было так давно, что я и забыла. Напиши мне как-нибудь, ага?
Я добрела до города и села на автобус. Всю дорогу смотрела в окно. По-моему, на свете нет ничего печальней, чем мертвые животные на обочине. А по-вашему?
16 апреля 1958
Мистер Сесил вернулся из очередной ежегодной поездки в Новый Орлеан. В этот раз он снова не нашел своего друга. И готов сдаться. Надо ему связаться с Бюро пропавших людей, как мы делали, когда пропал дедушка Петтибон.
Сейчас я работаю звукооператором в спектакле «Тысяча дней Анны». Там все про Генриха Восьмого и Анну Болейн, пьеса шикарная. Они только и делают, что сражаются, но в конце Анне отрубают голову, а Генрих завязывает с католичеством.
Один из моих звуковых эффектов – пушечный выстрел. Он должен прозвучать посреди пьесы, это знак Генриху, что Анна Болейн убита. После чего он произносит длинную речь о том, как ему будет ее не хватать. Вчера на спектакле у меня сломался магнитофон, а Губерт Джемисон, игравший Генриха Восьмого, тупо молчал и смотрел в зал. Я была в звуковой будке и не могла подать знак, что магнитофон не работает. Он должен был догадаться, но не догадался, и в конце концов я свесилась из будки и крикнула:
– Бум!
Губерт разозлился на меня и обвинил в том, что я испортила ему лучший монолог, потому что зрители все дружно обернулись посмотреть на будку.
Мы с мистером Сесилом написали для меня забавный скетч. Я играю очень богатую даму из высшего общества, она идет ужинать в дорогущую ресторацию. Я в длинном черном вечернем платье и курю сигарету в черном мундштуке, который одолжит мне Пэрис. Вхожу в зал, кричу всем: «Привет!» – и тут вижу мужа. В полном шоке я вопрошаю: «Ой, Джордж, что ты тут делаешь? Не возражаешь, если я присяду? Знаешь, я бы умерла, если бы слово, данное на нашей свадьбе, оказалось… э-э… непрочным». И быстро сажусь за столик, пока он не успел возразить, и машу рукой, приветствуя каких-то знакомых. «Джордж, тебя не было дома полгода, и собака по тебе соскучилась. Я что-то не то сделала?» Постукиваю себя по груди мундштуком. Здороваюсь еще с кем-то в другом конце зала. Снова смотрю на него. «Джордж, ты бы хоть что-нибудь сказал, что ли». Раздается выстрел. Я встаю и хватаюсь за живот. «И это все, что ты можешь сказать, Джордж?» Я замечаю, что все смотрят на меня, смеюсь и стараюсь делать вид, что ничего не случилось. Прикладываю к животу платок, как бы затыкая рану, и сажусь. «Так, насчет похорон. Ничего помпезного. Пять-шесть сотен человек, и, Джордж, хорошо бы пришел Билли Грэм [95] ». Я машу кому-то в другом конце зала, замечаю: «Это погубит мою светскую жизнь», стряхиваю пепел на соседний столик, говорю: «Я не то чтобы сильно возражаю, Джордж. Но ведь ты совсем не подумал о детях. Что? Ах да, верно. Детей у нас не было, правда? Но я не виновата, что мама у меня такая строгая!» Затем кричу кому-то в другом конце зала: «Привет, Кей Боб, прекрасно выглядишь, дорогая». Поворачиваюсь к Джорджу: «Не вздумай пригласить Кей Боб на мои похороны. Я просто умру, если она заявится. Джордж, у меня все в порядке с лицом, тушь не потекла? Хорошо!» Я со стуком роняю голову на стол и умираю.
По-моему, очень смешно, и мистер Сесил так думает. Он заставил всех Сесилеток посмотреть скетч, им очень понравилось. Я покажу его на вечеринке для актеров, занятых в «Тысяче дней Анны».